Она всё-таки избавилась от своего мучителя. Это было непросто, и до последнего Гвен сомневалась, что сможет произнести два страшных в своей простоте слова. «Убейте его». Она никогда не была жестока, просто судьба её не пощадила. Любимая дочь, обласканная и избалованная родителями, она столкнулась с настоящим кошмаром, выйдя за выбранного Ригханами жениха.

Герцог Марселетт был уродлив – не только своей старостью, но самой своей сутью. В нём не было ничего, из чего можно было бы вырастить хоть крошечный росток любви. И, не сумев полюбить, Гвен возненавидела мужа. Было бы легче, если бы он ненавидел тоже. Но ему злость жены даже нравилась. Глядя, как она сжимает кулачки, как сверкает глазами, одним взглядом говоря «ненавижу!», старый вельможа кривил губы в улыбке. Он знал, что эта ненависть беззуба, бессильна. Что его юная супруга никогда не решится навредить ему. Что ж, какое-то время Гвен и правда не решалась. А потом она поняла, что больше не может – и, что главнее даже – не желает терпеть. Никаких усмешек, никаких обидных слов. И синяков больше не надо, тёмных синеватых пятен, проступающих на нежной коже. Их Гвен старательно прятала за широкими рукавами, прикрывала массивными браслетами и стыдилась этих отметин, хоть вовсе не была ни в чём виновата.

Прошло четыре года, и отвращение пересилило страх. Теперь Марселетт отправился в могилу, а юная вдова отгородилась от мира траурной вуалью и безразлично кивала в ответ на соболезнования. Она похудела, побледнела, будто и вправду скорбела, но мнимое горе не отняло у неё красоты.  Герцогиню провожали внимательными взглядами, вслед неслись шепотки: скоропостижная смерть немолодого, но отнюдь не болезненного мужчины не осталась незамеченной сплетниками. Кто-то осторожно предполагал, что Гвен Ригхан избавилась от супруга ради наследства и герцогских привилегий, но выгода была сомнительная: титула бездетная вдова не унаследовала, а немалое богатство тут же потекло в карманы к более расторопным родственникам Марселетта. Сама же Гвен ничего так не хотела, как вырваться из этого дома и вернуться обратно в Кардофф, где ей всегда были рады.

Дома тоже пришлось слушать слова утешения. Изабель, разумеется, видела, что дочь вовсе не раздавлена горем, но безукоризненно соблюдала приличия. Когда вдова вернулась к родителям, в доме сразу стало намного тише: домочадцы старались не хлопать дверями, ходили едва не на цыпочках. Музицировать никто и не думал, разговоров о покойном герцоге старательно избегали. За последнее Гвен была особенно благодарна родителям, но покоя в родных стенах так и не обрела. Марселетт преследовал её даже на земле, на которую не имел никакого права. Ей казалось, что она по-прежнему слышит тихий, чуть дребезжащий смех герцога, чувствует, как холодные пальцы смыкаются у неё на горле. Гвен просыпалась с криком, понимая, что только что видела кошмар, но ощущение реальности этого кошмара не покидало её ни днём, ни ночью.

А потом приехал Алан. Брат и сестра не виделись без малого семь лет, и женщина стыдилась себе признаться, что почти забыла его лицо. В памяти остался только смутный расплывчатый силуэт да образ вихрастого непослушного подростка, с которым они вместе бегали по саду. И так сложно оказалось совместить это туманное воспоминание с живым, настоящим человеком, который перешагнул порог. Алан примчался из Грэтта, услышав о постигшем сестру горе, и Гвен едва не разрыдалась – не от печали, конечно, а от облегчения – что он наконец приехал. Она поднялась навстречу ему, ступившему на порог гостиной, откинула покрывало с лица, чтобы брат тоже увидел её и вспомнил. Гвен боялась, что он не узнает её после долгой разлуки.
«Я изменилась, - думала она. – Подурнела, быть может, осунулась и совсем не похожа на ту девочку, которую он помнит».
Гвен протянула руки навстречу брату, но сама ни сделала ни шага, будто боялась – оттолкнёт.[AVA]http://s4.uploads.ru/2VCE7.jpg[/AVA]

Отредактировано Гвен Ригхан (2016-06-30 12:05:23)

Узнал всё-таки. Даже приглядываться не стал, выискивая знакомые черты в изменившемся лице уже вполне взрослой сестры. Гвен тихонько выдохнула – и только тогда поняла, что всё это время и не дышала, статуей замерев на месте. А потом Ригханы, не сговариваясь, бросились друг другу навстречу, и вот уже она шептала какие-то глупости – что-то вроде «А вырос-то ты как! Но я всё равно, всё равно узнала!..» - и ерошила непослушные вихры на макушке брата. И улыбалась, конечно, пока Алан кружил её по комнате под тихий одобрительный смех леди Изабель.
Мать смотрела ни них внимательно, отмечая их необыкновенную схожесть друг с другом. Дело было не только том, как выглядели её повзрослевшие дети, но и в том, как они вели себя. Было что-то в их жестах, в повороте головы, даже во взгляде, что отличало их от младшей, Лианны. Чем больше Изабель смотрела, тем отчётливее понимала, что дети выросли и наконец перестали принадлежать ей. Она тихо поднялась с кресла, улыбаясь нежной и чуть печальной материнской улыбкой, и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. С Аланом она решила поговорить позже, пусть пока повидается с сестрой, с которой так долго был разлучён.

Конечно, Ригханы писали друг другу письма, но Гвен не могла доверить бумаге правды. Говоря о муже, она всегда пропускала описания ссор и даже за самый страшный скандал отчитывалась короткой, почти ничего не объясняющей строчкой «мы немного повздорили». Алан ничего не знал о том, как на самом деле живётся его младшей сестре, потому что Гвен старательно берегла его от правды. Узнай он – что мог бы сделать? Примчаться по первому зову, схватиться за меч и напасть на герцога, защищая родную кровь? Что бы ни сделал великодушный, но вспыльчивый Алан, всё было бы только во вред ему и его сестре. И Гвен молчала.
В бессильной злости сжимала руки, пока не белели пальцы, рвала в клочья письма, в которых порой прорывались правдивые, почти исповедальные строки. И бросала в камин письма, получившиеся слишком горькими, слишком пропитанными отчаянием. Оттого, наверное, все её послания брату были сердечными, но ровными, без ярких эмоций и признаний. Могло бы даже показаться, что родственники, неразлучные в детстве, всё же отдалились друг от друга, но это было совсем не так.

Сейчас Гвен смотрела на брата и понимала, что сейчас больше нет между стены из недопонимания, что не может быть больше никакого молчания. Что она наконец может говорить слова, которые идут от самого сердца. Она сделала вдох и…
Вроде бы ничего не мешало беседе, а Гвен всё молчала и обнимала Алана, цепляясь за него, как утопающая, не в силах разомкнуть объятий. Говорить не хотелось, теперь ведь у них времени для бесед будет достаточно – столько, сколько они сами захотят. Теперь единственно важным казалось просто сидеть рядом, прижиматься щекой, уже мокрой от непрошенных слёз, к сильному плечу и слушать, слушать, слушать… Пусть даже сам Алан не слишком-то был многословен.
Наконец Гвен отстранилась – нехотя, медленно, но так и не отпустила его руки, продолжила греть холодные пальцы в ладони брата.
«Красивая?» – хотелось бы верить ему, но разве она красива сейчас? Это проклятое замужество выжрало, выпило все её силы до дна, одна только оболочка осталась, которая ест, пытается уснуть и изредка говорит фразу-другую.
- Ты изменился, - ласково сказала Гвен, - совсем не такой, как я помню. Я ведь так давно хотела… - тут она против воли шмыгнула носом… - просто увидеть тебя. Мне на самом деле было плохо там, Алан. Очень-очень плохо.
Сейчас её голос звучал почти жалобно, и она качнулась вперёд, снова утыкаясь лбом в плечо брата, снова греясь подле него – не только телом, но самой своей душой оттаивая.
- Помнишь, я писала тебе, как хорошо я там жила? – голос Гвен звучал приглушённо, потому что говорила она, почти не поднимая головы. – Это неправда, родной, неправда. Я словно совсем не жила.[AVA]http://s4.uploads.ru/2VCE7.jpg[/AVA]

Отредактировано Гвен Ригхан (2016-07-01 00:14:54)

Да, она ему лгала. Обманывала каждым своим письмом, в каждой строке пряча – так, чтобы он наверняка не нашёл – невыносимую душевную боль. Зато Гвен писала о том, какие красивые в Марселетте сады, о том, что ей подарили лютню и теперь она может наигрывать свои любимые мелодии хоть целый день, если пожелает. Её послания всегда были подробными, и брат не смог бы упрекнуть её в невнимании, даже если бы очень захотел.
Она и его засыпала вопросами, жадная до каждой мелочи, которая происходила в его жизни. Гвен пыталась как-то восполнить пустоту в душе, которая образовалась после прощания с Аланом, но не могла. Не лютня ей была нужна, не песни, не наряды и не драгоценные россыпи. Брат был нужен. А его рядом не было.

Зато герцог был тут как тут. Смотрел и словно отравлял взглядом, как ядом, протягивал руку и покровительственно поглаживал по плечу. Гвен не хотела встречаться с ним глазами, отворачивалась, а он касался ледяными пальцами подбородка и заставлял смотреть. Она никогда не выдерживала, никогда не могла оставаться спокойной и бестрепетно принимать это испытание. Гвен злилась, убегала, один раз даже вцепилась зубами в костлявую руку – и потом долго плевалась, прячась за каким-то деревом и надеясь, что муж не найдёт. Это было ребячество, которое, впрочем, скоро закончилось. Ей казалось, что вокруг неё медленно, но верно нарастает броня равнодушия. Эдакая ледяная корка, через которую никому не удастся пробиться. Гвен не мешала корке нарастать, даже радовалась. «Пусть», - думала она и считала, что ей станет легче, если все чувства угаснут и сама она станет такой же мертвенно-спокойной, как её супруг.
Хуже всего было ночами. Герцог, хоть и был немолод, немощным себя не считал и к супружеским обязанностям относился вполне серьёзно, хотя бы раз в неделю являясь в покои жены. Гвен дрожала, Гвен ненавидела, снова кусалась – и ничего не могла изменить. Было больно и неприятно, и она думала: «Если герцог умрёт, больше никогда. Ни с кем. Ни за что. Я больше такого не выдержу».
Как теперь рассказать об этом Алану? Не получалось тогда, едва ли получится и сейчас, но и молчать тоже нельзя. Гвен робко погладила плечо брата, пальцы дрожали. Наконец она с трудом разлепила губы и прошептала:
- Прости меня. Я могла бы оправдаться в твоих глазах, сказав, что муж читает мои письма и не разрешает мне писать правды. Но нет… такое решение приняла я сама. Я сама не захотела, чтобы ты приезжал, хотя не было ни дня, когда я бы не думала о тебе.
Она подняла глаза, посмотрела умоляюще – «поверь мне, пожалуйста» - и озадаченное выражение лица Алана, казалось, придало ей решимости. Гвен должна была объяснить. Брат поймёт, он ведь всегда так хорошо чувствовал, когда она страдала и всеми силами старался облегчить боль.
- Я берегла тебя, - тихо продолжила Гвен. – Берегла, как умела. Если бы я написала, что мой муж издевается надо мной, унижает меня, стал бы ты отсиживаться дома? О, я знаю, что ты примчался бы, загнав по дороге двух лошадей, и попытался бы запихнуть моё письмо Марселетту в глотку. Именно этого я и пыталась избежать. Он был на своей земле и в своём праве. Закон не запрещает наказывать непослушных жён, а я как раз послушной не была. Я ненавидела его, Алан, с самого первого дня нашего брака и до самого последнего его вздоха. И мне не следовало говорить тебе этого… даже сейчас не следовало бы, когда уже поздно что-то менять. Прости меня, я больше не могла терпеть это в одиночестве. Как же страшно, как же плохо было без тебя…
Она говорила что-то ещё, но так тихо, что едва ли можно было что-то разобрать. Кажется, шептала, что сожалеет и что вовсе не хотела огорчать брата, тут же сбивчиво добавляла, что очень его, Алана, любит и до сих пор поверить не может, что судьба наконец позволила им встретиться.
Пояснять, что герцог вовсе не хотел видеть брата жены в своих владениях и на своих праздниках, было излишним. К Алану Ригхану Марселетт ревновал так яростно, как ни к кому другому, несмотря на родственные узы, связывающие этих молодых, отчаянно любящих жизнь людей. [AVA]http://s4.uploads.ru/2VCE7.jpg[/AVA]

Отредактировано Гвен Ригхан (2016-06-30 23:27:54)

Гвен была бы рада сказать брату, что боги тут совершенно не причём. Что это она сама себя освободила и лишь благодаря плану, тщательно продуманному и безупречно приведённому в исполнение, может сидеть здесь, обнимать Алана и говорить о том, что всё закончилось. Она уже не боялась наказания, потому что разоблачать её было некому: после того, как лучник, выпустивший в герцога стрелу, явился требовать награды, вдова позаботилась о том, чтобы убийца тоже замолчал навеки. Однако Алан пока не был готов к правде. Сестра и так слишком много сказала, что его удивило и разозлило. И пусть эта злость была направлена на уже мёртвого человека, она всё равно могла принести много бед. Гвен не для того молча терпела столько лет, чтобы сейчас подвергнуть брата опасности. Она уже поняла, что Алан не из тех, кто глотает обиды, и что сгоряча он может многое сделать, о чём потом пожалеет. А потому приберегла откровения для лучших времён.

Кто теперь кого успокаивал? Гвен нуждалась в утешении, но и её брат тоже. Когда-то в детстве они были очень дружны и нелегко пережили расставание.
- Не вини себя, - ласково говорила сестра, видя, что Алана едва не трясёт от бессильной злости. – Ты бы не смог ничего изменить, да и наши родители тоже. Едва ли они знали, на какую жизнь меня обрекают, они желали мне только добра, и я не посмела подвести их. Было нелегко, но Боги вмешались, и вот я здесь. Посмотри, Алан, теперь же всё хорошо. Ты прав, я наконец дома – как и ты.
Да, Гвен вернулась в Кардофф, но не знала, надолго ли. После того, как прошла первая радость от новообретённой свободы, пришлось задуматься, как же быть дальше. Свобода была куплена дорогой ценой, но не навсегда. Гвен была ещё молода и не утратила ни красоты, ни богатств, что предназначались ей в приданое. А значит, ещё найдутся претенденты на её руку и сердце. Гидеон поначалу будет щадить чувства овдовевшей дочери, но он не станет отказывать женихам бесконечно и однажды даст согласие на новый брак. Даже если новый муж станет относиться к Гвен куда лучше предыдущего, она всё равно окажется в клетке, снова будет делать то, что скажут, молчать и улыбаться, потому что именно так должна вести себя настоящая леди. Она больше не хотела замуж, не хотела быть «хранительницей очага» и воспитывать детей, которых её заставят родить. Если бы только можно было уехать! Но куда?

Алан невольно подал сестре идею. Сейчас брат был единственным человеком, рядом с которым Гвен хотела находиться. И единственным, кому она позволила к себе прикасаться – впервые за долгое время. Он не знал, что поначалу молодая вдова уклонялась и от материнских объятий, используя траур как предлог спрятаться от всех, даже от родственников. И только Алана Гвен обняла без колебаний, только ему позволила коснуться её лица, даже утешительный поцелуй в лоб перенесла без возражений и, пожалуй, с удовольствием. Если бы можно было, она бы прижалась ещё теснее, обняла бы ещё крепче и попросила бы увезти как можно дальше – в Грэтт или ещё куда-нибудь. Неважно.
Чёрная вуаль горела в камине, распространяя удушливый запах жжёной ткани и жасминового цвета, и Гвен впервые за долгое время улыбнулась – энтузиазм брата, с которым тот взялся возвращать её в обратно в мир живых, немало её позабавил.
- Так ведь нет у меня других платьев, кроме траурных, - усмехнулась она. – Все мои наряды остались там, - пояснять, где это «там», нужды не было. – А здесь, в сундуках у матушки хранятся только вещи, в которых я бегала в шестнадцать лет. Я уже и выросла из них… Так что придётся пока тебе смириться в тем, что я хожу чёрной вороной, но вот улыбаться, когда ты здесь, мне будет намного проще.

Гвен была благодарна. Те несколько минут, что она провела с Аланом, подарили ей больше утешения, чем все душеспасительные беседы с матушкой и разговоры с отцом. Гидеон утешал неловко, хоть и переживая за дочь, но не позволяя себе слишком уж расчувствоваться. Алан не побоялся проявить сострадание и, кажется, действительно собирался спасать сестру от уныния и одиночества.
И Гвен потянулась к нему, касаясь пальцами его щеки, как он касался её, улыбаясь – как он и просил. Ещё немного – и она могла бы вдыхать воздух, которым он дышит. Слишком близко. Непозволительно близко.
А потому, когда леди Изабель постучалась в дверь, чтобы позвать детей ужинать, Гвен рванулась от брата в сторону, будто обожглась. Правда, смятение оказалось секундным. Слишком уж хорошо она научилась притворяться за четыре года брака с ненавистным ей человеком. А потому, когда леди вошла в гостиную, Гвен повернулась к матери, улыбаясь вполне беззаботно – смотри, мол, как хорошо Алану удалось меня развеселить. Она поднялась, чинно дошла до порога, а потом подмигнула брату, как в детстве:
- Бегом до столовой? Кто последний, тот грызёт горелые корки!
И помчалась по лестнице вниз.[AVA]http://s4.uploads.ru/2VCE7.jpg[/AVA]

Гвен оказалась быстрее, потому что отчаянно жульничала. Выскочила к лестнице, подобрала тяжёлые, шуршащие при каждом шаге чёрные юбки, села боком на перила и с воплем покатилась вниз. Ещё лет пять назад этот номер у неё получался неплохо, но вот сейчас то ли сноровка подвела, то ли нижняя юбка зацепилась за какой-то почти незаметный гвоздик. В двери столовой бывшая герцогиня едва ли не вкатилась. Улыбнулась, слушая, как топочут позади сапоги Алана, и вовремя отошла в сторону, чтобы не получить по затылку дверью.
Гидеон, уже усевшийся за стол, только усмехнулся в усы. В этом доме давно шумно не было. С тех пор, как разъехались старшие дети – сын в Академию, а дочь замуж – в комнатах поселилась чуткая тишина, нарушаемая разве что звонким смехом жизнерадостной Лианны. Когда Гвен вернулась в трауре, похудевшая и даже лицом посеревшая, отец надеялся, что в родных стенах дочери станет легче. Не стало.
Шло время, а молодая вдова, словно тень себя прежней, ходила по комнатам и старалась не шуметь. Выдавал её только шорох траурной одежды, закрытой, с рукавами, прячущими пол-ладони, с воротничком, впивающимся в горло, как удавка.

С приездом Алана всё изменилось в считанные часы. Вот, пожалуйста, вот уже и смеялась Гвен, рукой приминая юбку так, чтобы было не видно клок, выдранный из ткани сбоку. Поездка по лестнице даром не обошлась – платью, по крайней мере, - но Гидеон великодушно притворился, что ничего не заметил. Ни этой злополучной прорехи с торчащими нитками, ни пламенеющего почти во всю щёку румянца Алана, который тоже наконец-таки сподобился явиться пред родительские очи.
Лианна, уже сидевшая за столом и задумчиво постукивающая серебряной ложечкой по пустому кубку, подняла глаза и просияла, увидев брата и сестру. Неулыбчивой и неласковой траурной Гвен она уже научилась прощать равнодушие, но вот Алана ей очень хотелось обнять. Лианна вскочила с места, пользуясь тем, что отец пока добрый и готов ещё немножко потерпеть нарушение домашнего этикета. Младшая сестра обогнула стол, улыбаясь и уже собираясь напомнить Алану про альбом, который давно у него выпрашивала, руки протянула и…
Вдруг она наткнулась на взгляд Гвен и будто налетела на невидимую стену. Старшая вовсе уже не казалась равнодушной. Дыхание ещё было сбивчивым после добровольной пробежки (проезда, точнее) до столовой, губы улыбались, но вот взгляд был враждебным. Предупреждающим. И Лианна, явственно прочитав в чёрных глазах сестры, приказ «Отойди! Не тронь!» невольно попятилась и от неё, и от Алана. Она ничего не поняла, но предчувствие подсказывало, что лучше послушаться. Гвен изменилась, и это нельзя было не почувствовать. Кажется, не озлобилась, но что-то в ней появилось новое, жёсткость, не свойственная ни Лианне, ни даже леди Изабель.

Стоило младшей отойти, как улыбка старшей немного потеплела. Ригханы стали рассаживаться за столом. Гвен почти не замечала, что ест, жевала, не чувствуя вкуса и немного невпопад кивала на расспросы отца и матери. Время, проведённое с Аланом, подарило ей тепло и спокойствие, которые она теперь любой ценой хотела сохранить. Ей не нужны были ни наставления матери, ни спокойная мудрость отца, ни забавные выходки Лианны. Достаточно было одного присутствия Алана, чтобы призрак Марселетта отступал, прятался в тень. До поры до времени.
- …девочки?
Голос Алана пробился, как сквозь толщу воды. Гвен вопросительно вскинула брови, недоумевая, чему же так радуется, едва не подпрыгивая на своём стуле младшая сестра.
- Нет, я совсем не против, - конечно, было бы стократ лучше, если бы не маячила рядом восторженная малявка. – Я же так скучала… по вам обоим. С радостью составлю компанию тебе и Лианне.
Сестра бросила на Гвен настороженный взгляд, словно желая убедиться, правда ли та будет рада, но вдова только поднесла кубок к губам. Так было проще спрятать улыбку. Ей показалось, что Алан приглашает младшую только из-за того, чтобы не обидеть, но наблюдениями делиться не спешила. Пикник - всё же совсем неплохо, однако ноябрь едва ли располагает к долгим прогулкам.

Остаток ужина прошёл спокойно. Изабель обсуждала с дочерями новые платья, всё-таки решив пригласить портного. Траурный вид Гвен ей тоже не нравился, и графиня решила переодеть дочь во что-нибудь приличествующее случаю, но не слишком мрачное. Гидеон интересовался делами сына, спрашивал, всё ли благополучно в Грэтте, и опять советовал повнимательнее следить за счетами.
- Хороших управляющих так трудно отыскать, - говорил он в который уже раз. – Я предупреждал тебя, чтобы ты обязательно проверял, как ведут твои дела.
На этой ноте вечерняя трапеза и закончилась. Мать увела Лианну с собой, уже поняв чутким материнским сердцем, что девушка чем-то раздосадована и даже обижена, и постаралась предотвратить возможные слёзы. Отец устроился у камина с пледом и, кажется, всерьёз собрался подремать. Охотничья собака, его любимая борзая по кличке Ласка, свернулась у ног хозяина, опустив вытянутую морду на лапы.
Гвен тоже поднялась из-за стола, чтобы уйти к себе. Можно было бы ещё поговорить с Аланом, но ей нужно было побыть в одиночестве. И много над чем подумать.
«Ты хороший брат, - хотелось сказать ей, - но даже ты не в силах ничего исправить. Всё хорошо, но только пока ты здесь. Что я буду делать, когда ты вернёшься к себе в Грэтт? Этот дом душит меня, как будет душить любой другой. Я одна, даже когда семья вокруг меня. Одна, понимаешь?»
Но вместо этого она сказала совсем другое. Деланно бодрым голосом Гвен сказала:
- Раз уж все разошлись кто куда, то, пожалуй, я тоже отправлюсь к себе. Я немного устала сегодня, и… - вразумительной причины так и не нашлось, фраза скомкалась, - и мне надо идти.
Больше всего это напоминало бегство. Пообещав встретиться утром пораньше, Гвен виновато улыбнулась и отправилась наверх. Ей совсем не хотелось оставлять Алана одного, но она должна была решить, что делать дальше. В мыслях царило полное смятение. «Нельзя привязываться к нему так сильно, иначе потом станет так тоскливо, что хоть в петлю». Впрочем, втайне Гвен надеялась, что Алан всё-таки её остановит.[AVA]http://sg.uploads.ru/eY7o4.jpg[/AVA]

Отредактировано Гвен Ригхан (2016-07-03 23:42:31)

Она больше не могла засыпать в темноте. Боялась так, что стучали зубы, – до нервной дрожи, до истерики. При каждом шорохе Гвен вздрагивала, садилась на постели и принималась озираться. Умом понимала, что в комнате никого нет, но бешено колотящееся сердце так и заходилось от страха. Мерещилось, что выступает из тёмного угла окровавленный призрак, герцог Марселетт, пронзённый стрелой и оставляющий на полу липкие красные отпечатки сапог.
Через неделю после похорон мужа вдова изобрела себе нелепый, но весьма успокаивающий её саму ритуал: Гвен обходила со свечой всю комнату, освещала все закоулки, заглядывала даже под стол и под кровать. Сама смеялась над собой – и, наверное, только поэтому не сошла с ума. Именно ужас прогнал её из дома герцога, где она прожила несчастливые и оттого особенно долгие четыре года. Ужас преследовал её до Кардоффа и даже здесь, под родительским кровом, не отступил.
Поднявшись к себе, Гвен позвала служанку и нарочито долго не отпускала её под разными предлогами – то воды принести умыться, то рубашку чистую приготовить, то косу на ночь заплести. Всё, что угодно, лишь бы оттянуть момент, когда она снова окажется нос к носу с призраком. Может быть, Гвен сама его выдумала, но, выдуманный, он был не менее страшен, чем настоящий. Она не могла его прогнать, не было у неё такой силы. Может быть, стоило всего лишь забыть Марселетта, сбросить с плеч груз ненависти и обиды, как деревья сбрасывают по осени пожелтевшую листву. Но чтобы забыть одного мужчину, должен быть другой. А другого не было.

Гвен так и не сомкнула глаз. Сидела на разобранной постели, перебирала пальцами край одеяла, бездумно выдёргивая нитки из шва и время от времени посматривая на свечу. На светлом воске были прочерчены тонкие тёмные линии – по часам. Вот одна полоса растаяла уже, другая, а сон всё не шёл.
В доме воцарилась полная тишина. Прошли мимо комнаты дочери Гидеон и Изабель, направляясь к себе, скрипнула дверь за поворотом – и всё стихло. Время приближалось к полуночи, и в сердце снова стал вползать страх. Гвен была в доме, полном спящих людей, и никто не мог защитить её. Никто не мог спасти. Даже кричать было незачем.
Она поднялась с постели, набросила на зеркало простыню – чтобы тень умершего не выглянула из резной рамы, не потребовала ответа за убийство. Ещё один смешной ритуал, но Гвен верила, что именно благодаря этому всё ещё жива. От зеркала она на цыпочках подошла к окну. Темно, не разглядеть ничего, поэтому задерживаться Гвен не стала, только открыла створку и жадно глотнула холодного воздуха. В помещении было не слишком жарко, да и рубашка была из тонкого полотна, но Гвен задыхалась.

А потом дверь скрипнула, и хозяйка комнаты подскочила на месте. Сердце сразу ухнуло куда-то в пятки, и тут бы крику на весь дом, да только Гвен вовремя сообразила, что встреча с призраком этой ночью отменяется. Алан пришёл навестить сестру.
- Как ты меня напугал!.. – выдохнула она, прижимая руку к груди, словно это могло помочь унять бешеное сердцебиение. – Я чуть в окно не выскочила.
Створку пришлось захлопнуть, занавески задёрнуть поплотнее, чтобы с улицы не было видно, кто там полуночничать изволит. На самом деле Гвен была рада видеть брата, едва не до слёз рада.
- Мне тоже не спится, - кивнула она, набрасывая поверх тонкой сорочки халат – из золотистого шёлка, с вышитыми диковинными птицами. Над узором ей пришлось потрудиться немало, а потому даже в траур она не отказалась от удобной домашней одежды.
- Располагайся, братец дорогой, - сказала Гвен и со смешком прибавила: - Будь как дома.
Тут она заметила, что Алан не с пустыми руками пришёл, а как-то умудрился утащить с кухни две фляги с сидром. Одну она сразу же забрала себе, сняла крышку и сделала большой глоток. Потом ещё один. И ещё.
- Я очень рада, что ты пришёл, - призналась Гвен. – Помнишь, в детстве мы ничего не боялись, даже когда вместе сидели на чердаке и караулили привидение Серой Леди? Я тогда точно была храбрее, чем сейчас.
Она села рядом с братом. Фляга в руках чуть подрагивала.
- Я его видела, Алан, - шёпотом сообщила Гвен. – Нет здесь никакой Серой Леди, зато он ходит, как у себя дома. Марселетт до сих пор меня не отпускает.
До признания её отделяло всего полшага, но она решила не торопить события и ответить, если только Алан сам спросит.[AVA]http://s1.uploads.ru/kZQ1P.jpg[/AVA]

Если бы Марселетта было так просто изгнать из своей памяти, Гвен уже была бы свободна. Но убить своего мучителя ей оказалось куда легче, чем забыть. Герцог отправился в могилу, но вдове мерещилось, что сутулая тень и днём, и ночью тащится следом. Она слышала шаркающие шаги, чувствовала его руки у себя на горле и холодное, отдающее тленом дыхание на своей щеке. Бледнела, боялась, пряталась, наделяя несуществующий призрак всё большим могуществом. Побыв бледным силуэтом, Марселетт, казалось, с каждым днём обретал всё больше красок, всё больше плотности. Ещё немного – и мерзкий старик получит обратно свой голос, чтобы возвестить на всю округу: «Это она!».
Но чем больше Гвен боялась, тем больше убеждала себя, что страх надо прятать тщательнее. Едва не умирая от ужаса в одиночестве, в обществе она надевала маску холодного высокомерия, которая так отпугивала и огорчала Лианну. Маска помогала. Но ненадолго.

Теперь Алан предлагал сестре утешение. Один её секрет, одного демона взамен на своего собственного. Гвен очень хотелось согласиться: чужие страхи её совсем не пугали. Если она могла забрать печаль из его сердца, отчего бы не сделать это? Она умела быть хорошим слушателем и надёжным хранителем тайн, но сомневалась, хороший ли из неё получится рассказчик. Едва ли Алан будет рад, если узнает, что у его милой сестры руки уже запятнаны кровью. Буквально.
Марселетта она убила, приказав лучнику, но вот со стрелком пришлось разбираться самой. Она назначила ему встречу за пределами замка, в грязной таверне, где пол был в плевках и опилках, а разбавленное вино больше напоминало помои. В карман стрелка перекочевал мешочек с драгоценностями, среди которых было и любимое ожерелье Гвен – в него убийца ткнул в последний момент, и женщине пришлось снимать украшение со своей шеи и добавлять к уже отложенным. Рука об руку заказчица и исполнитель вышли из таверны в загаженный переулок. Лучнику показалось забавным проявить галантность и проводить даму до дома, раз уж она так хорошо ему заплатила.
- Обращайтесь ещё, Ваша Светлость, - ухмыльнулся он. – На второго и третьего мужа я, так и быть, сделаю скидку.
- Приятно слышать, - милостиво кивнула Гвен, уже понимая, что не может отпустить живым человека, которому доверила такое деликатное дело. Лучник казался вполне надёжным, но вино и не таким развязывало язык, а рисковать было нельзя. Гвен знала, что после будет себя ненавидеть, всё её существо восставало против такого шага, но она уже слишком далеко зашла и не могла позволить себе остановиться. Не для того она избавлялась от Марселетта, чтобы потом пойти под суд за его убийство.
Свидетелей остаться не должно – и потому Гвен сделала то, что должна была. Одной рукой она погладила убийцу по плечу, отвлекая внимание, а второй – ударила. Стилет вошёл в шею по рукоять, кровь хлынула фонтаном, а вместо крика из горла лучника вырвался хриплый клёкот. Если бы мужчина ожидал чего-то подобного, то наверняка отбился бы. Но Гвен так покорно согласилась отдать деньги и драгоценности, что казалось совсем слабой и безвольной. Убийца её не боялся и не ожидал подвоха. И вот тогда-то слабая женщина неприятно его удивила.
Впрочем, удивляться слишком долго у него возможности не было. Герцогиня вытащила клинок из горла и ударила ещё раз – туда, где, по её мнению, находилось сердце. А потом ещё. И ещё. Она подождала, пока израненное тело не замрёт неподвижно на грязной мостовой и поспешила обратно домой. Пока бежала – больше боялась запачкать туфельки, чем попасться на месте преступления. А уже потом, в теплой темноте спальни наконец накрыло. Тогда Гвен долго сидела на постели, скорчившись и обнимая подушку, оплакивая себя прежнюю – веселую, невинную, шестнадцатилетнюю. Юность у неё отнял герцог при жизни, а весельем ей пришлось заплатить после его смерти. Ей, ценившей чужую жизнь и чужую радость, пришлось преступить законы людские и божественные только ради того, чтобы освободиться. Но нужна ли она, такая свобода?

Сейчас Гвен была не одна. Она устроилась рядом с братом, положила голову ему на плечо и улыбалась трогательной нежной улыбкой. Улыбалась – а сама лихорадочно размышляла, как же рассказать свою историю чтобы, с одной стороны, не соврать, а с другой – чтобы не стать в глазах Алана чудовищем.
- Хорошо, - тихо согласилась Гвен, придвигаясь поближе и щекоча шею брата дыханием. – Я готова поделиться, но мои тайны небезопасны. Я бы сама не решилась навязать тебе их, но раз уж ты сам предложил...
В коридоре что-то зашуршало. Гвен тут же метнулась к двери, прижалась к ней ухом, вслушиваясь в то, что творится снаружи. Решила, что кто-то из слуг пошёл среди ночи на кухню и немного успокоилась, выдохнула и одним резким движением задвинула засов, который раньше по недосмотру оставила открытым.
Когда дыхание немного выровнялось, Гвен вернулась к брату. Снова устроила голову у него на плече, пригрелась немного и стала успокаиваться, уверенная, что теперь-то их уже не потревожат. Она уже придумала, что сказать.
- Что ты знаешь о смерти Марселетта? – спросила она осторожно и тут же сама ответила на свой вопрос, не сколько рассказывая, сколько подталкивая Алана к правильным размышлениям. – Говорят, что на охоте с ним произошёл несчастный случай. Нелепая случайность – один из егерей принял своего господина за оленя. За оленя, представляешь? – у неё вырвался тихий смешок. – Скорбящие родственники не слишком-то опечалились, на самом деле, сокровищница покойного вполне утолила их горе, и расследование замяли. Меня поначалу подозревали, но потом оставили в покое, ведь с гибелью мужа я лишилась всего – титула, былого богатства, земель.
На несколько мгновений повисла тишина, а потом Гвен добавила нарочито зловещим голосом:
- К счастью для меня. Ты ведь знаешь, что я ужасно коварна и способна на самые подлые поступки. Вот на такие, например, - тут она схватила Алана за бок и принялась немилосердно щекотать. Она не смогла всё-таки признаться, на самом краю уже отступилась и перевела всё в шутку. Брат был ей сейчас дороже всех на свете, и Гвен не могла себе позволить лишиться его из-за одного неосторожного признания.[AVA]http://s1.uploads.ru/kZQ1P.jpg[/AVA]